Интервью с автором книги «Congo-Донбас. Гвинтокрилі флешбеки», Народным Героем Украины Василием Муликом.

После презентации книги «Congo-Донбас. Гвинтокрилі флешбеки» в Харькове редакция 057 договорилась об интервью с ее автором Василием Муликом.

Чтобы найти подходящее место для разговора, решили пройтись по городу. Идя по улицам, Василий говорит, что не узнает Харьков. Когда он покинул его 17 лет назад, город был совсем другим: появилось много новых мест.

В 2004 году Василий окончил Харьковский национальный университет воздушных сил имени Ивана Кожедуба. За эти 17 лет с ним произошло много событий: участие в миротворческой миссии в Африке, во время российской вооруженной агрессии против Украины выполнение боевых задач в Краматорске, Славянске, Амвросиевке, Старобешеве, Савур-могиле и Иловайске, где 31 августа 2014 года вертолет Мулика доставлял тяжело раненых из «Иловайского котла» и попал под обстрел террористов из ПЗРК. Благодаря тому, что борттехник вовремя заметил пуск ракеты, пилоту майору Мулику удалось уйти от удара: он сделал крен на 90 градусов и спас жизнь экипажа и вертолет.

Об этом всем он написал в своей книге.

Подходя к площади Свободы, возникает идея записать интервью в арт-кафе «Куля», которую открыли бойцы российско-украинской войны.

Идем вниз по Сумской, выходим Рымарскую, подойдя к кофейне понимаем, что закрыто. Внутри ремонт, и, судя по всему, на ее месте планируют открыть другое заведение. Тут Харьков стает неузнаваемым не только для Василия. Взглянув на еще не снятую вывеску «Куля», прикидываем пару вариантов и выбираем один из англоязычных пабов неподалеку.

Внутри играет что-то из джаза 1950-годов. Писатель-вертолетчик на свободном английском заказывает себе кофе и «double» виски.

В помещении этого паба когда-то был книжный магазин. Невольно вспоминаются слова писателя на презентации книги, о том, что большинство людей не любят читать. И вот мы тут именно благодаря этой правде. О ней еще поговорим, а пока любопытно другое. После знакомства с книгой и её автором интересует вопрос:

Что общего между Конго и Донбассом?

Визуально – ничего. Общее там – война. Точнее даже не война, а те уроды (людьми я их не называю), из-за которых эта война происходит.

Как у них, так и у нас есть «животные», которые хотят убивать, грабить и насиловать. Больше, каких-то различий или схожестей – нет. Потому, что Конго – абсолютно другой мир, другая страна, другой континент. Полная противоположность того, что визуально можно увидеть и почувствовать здесь. А войну я ненавижу, она для меня везде одинаковая.

Африка – это другой климат: джунгли, горы, вулканы… до этого был океан. Просто и там и тут есть те, которые живут войной, кому она нравится, кому нравится убивать. А те уроды, которые пришли на мою землю – они для меня по человеческим качествам ничем не отличаются от тех уродов, которые режут головы в Конго, в Либерии, да где угодно. Для меня они суть одинаковы. Я их не отличаю на подсознательном уровне. Да, у них цвет кожи разный, вера, идея, причины по которой они убивают, но по сути своей они – одинаковы.

Ты как-то сказал, что Африка для тебя стала наркотиком, стал ли таким наркотиком Донбасс?

Я влюбился в природу Африки, а не войну в ней. Я влюбился в океан, в горы, джунгли, вулканы. Красота, дикая природа и опасность – вот что влюбляет в Африку. Это действительно можно назвать наркотиком, а в Донбасс я не мог влюбиться, потому что я слишком много потерял на Донбассе. Я потерял друзей, я перестал быть парнишкой-мечтателем, Донбасс у меня только забрал и ничего мне не дал. Поэтому я не влюблен в Донбасс, и он однозначно не стал для меня наркотиком.

Для слишком многих моих сограждан войны не существует.

Ты написал книгу о российско-украинской войне в то время, когда она происходит. Почему?

Мы должны писать о войне, мы должны про нее говорить, мы должны о ней кричать.

Мы должны это делать, потому что для слишком большой части моих сограждан никакой войны нет. Я не называю их соотечественниками, я называю их согражданами, потому что для них никакого отечества нет; для них есть стол, телевизор, холодильник, туалет, а вот отечества у них – нет.

Может быть докричаться до них и доказать сам факт этой войны – невозможно, а может и наоборот. Может, книга найдет хотя бы одного человека, который обратит внимание на то, что происходит в нашей стране уже который год. И поэтому однозначно надо писать, говорить, рисовать, делать скульптуры, снимать фильмы про эту войну уже сейчас.

Знаешь, есть такое выражение: «мы не проиграли информационную войну, мы на нее вообще не пришли». Я не знаю, насколько оно актуальное и верное, но книги надо писать. Доносить императивы тем людям, для которых этой войны не существует. Для большинства из них, этой войны не будет существовать и дальше, но до кого-то мы докричимся.

Мы должны писать об этой войне сейчас.

Что бы ты ответил тем современным писателем, которые говорят, что писать книгу о войне в то время, когда она происходит, – очень сложно, поскольку часто такая книга становиться «просто агиткой» и редко является качественным художественным материалом?

Я скажу, что они неправы. Вот и все. Мы должны писать об этой войне сейчас. Потому что причина, во-первых, в людях для которых этой войны нет. И может мы донесем им мысль, о том, что эта война идет.

Ветеранская литература – мощная часть информационной войны. И если мы хотим победить, то использовать книгу как оружие – обязательно.

Например, книга Гарольда Мура и Джозефа Гэллоуэя «Мы были солдатами… и молодыми», в которой речь идет о событиях войны во Вьетнаме на примере битвы в долине речки Йа-Дранг. Да, она была написана после окончания войны во Вьетнаме, но сейчас она рассказывает гражданам США правду, о том, что там происходило.

Второй пример – книга Роберта Мэйсона «Chickenhawk», которая рассказывает о войне во Вьетнаме глазами военного-вертолетчика.

Авторы этих книг не ставили себе каких-то «сверх целей» и, тем не менее, обе эти книги являются бестселлерами. Их продают, читают и переводят.

Это яркий пример того, что необходимо рассказывать о войне, о том, как она идет и что на самом деле происходит.

Когда появились первые ростки украинской ветеранской литературы на тему российско-украинской войны на Донбассе, то они были восприняты в литературной среде отдельными писателями крайне негативно. Почему это происходит? Я не знаю. Я никого не буду обвинять.

Перепалка между Кокотюхой и Валерием Ананьевым. Фразы о том, что ветеранская литература – это какая-то «недолитература», что мы «непрофессионалы», «дилетанты» и все такое. Ну, о’кей. Я не буду с этим спорить. Да, мы не профессионалы. Конечно, я – непрофессионал, я – не литератор. Я – военный вертолетчик. Я хорошо умею управлять транспортным боевым вертолетом. Может у меня получается писать немножко лучше, чем, допустим пишет школьник, а может и нет. Ставить оценки – это уже моим читателям. Но прикол в том, что новейшую историю Украины в будущем по нашим книгам будут учить, а вот будут ли учить по их книгам – это еще не факт.

Мне очень хотелось рассказать про нас, украинских военных вертолетчиков.

Слово флешбек часто используется в негативном контексте. Что такое флешбек для тебя? Это то, от чего хочется избавиться, или наоборот то, что хочется беречь с собой?

На самом деле, в своей книге, в слово «флешбек» я вкладывал значение не психологическое, а сценарное, кинематографическое, то есть – вспышка.

Я даже не буду пытаться избавиться от флешбеков, они ведь тоже разные. Конечно, есть какие-то визуальные, звуковые, ситуативные триггеры, которые напоминают мне тот или иной случай, который произошел со мной или с моими друзьями на Донбассе, в Конго или Либерии. Но избавиться от этого я не то, что не могу, я не хочу. Я должен это помнить, потому что если я это забуду и, если это перестанет причинять мне боль или радость (если я, например вспоминаю что-то хорошее, не трагическое, а смешное), то кем я тогда буду? Машиной? Нет, я не хочу от этого избавиться. Пусть эти флешбеки будут, какие угодно.

Является ли для тебя процесс написания своего рода психотерапией?

Я не нуждаюсь в психотерапии. Да, я слышал, что бывает такое, например у моих друзей, которые увидели вещи намного страшнее, чем я. У них был ПТСР и для них написание книги – стало психотерапией. Для них важно было рассказать о том, что с ними происходило, что они увидели и пережили: трагические события, смерти друзей, собственные ранения. Процесс написания – для них стал психотерапией, для меня – нет. Да, некоторое время, после событий 2014 года, мне было – тяжело и мне помогла моя семья. Но я не нуждаюсь в специализированных манипуляциях, чтобы вылечиться, потому что я не болею. Задание при написании книги были другими, но я знаю людей, для которых написание книги стало своего рода лечением, и оно им помогло.

А каким было задание при написании, кроме того, что ты уже сказал?

Прежде всего, мне очень хотелось рассказать про нас, армейскую авиацию, украинских военных вертолетчиков. Потому что нас как будто не существует, про нас никто ничего не знает.

Например, о нас не знают того, что мы не относимся к воздушным силам. Полное название армейской авиации Украины – «Армейская авиация сухопутных войск вооруженных сил Украины». То есть мы – авиация пехоты. Это было главным заданием, а кроме этого, я все-таки писал не для летчиков, а про летчиков. Главным заданием было рассказать о нас. О том, что мы, украинские военные вертолетчики, сделали большущую работу на востоке Украниы и продолжаем ее делать. О том, что украинские вертолетчики – одни из основных участников миротворческих миссий в мире. Это Сьерра-Леоне, Либерия, Кот-д’Ивуар, Конго. Уже долго поднимается вопрос о введении вертолетного отряда в Мали. В 90-х годах это KFOR в Югославии, где тоже наши вертолеты работали, правда, не под эгидой ООН, но тем не менее. Об этом тоже надо рассказать.

Мне хотелось, чтобы читали книгу в большинстве своем именно не армейцы. Но наиболее думающая, прогрессивная, адекватная часть общества это как раз и есть около военные адекватные люди, которые понимают кто – враг, кто – друг, почему это все происходит, а те, кому плевать они не слишком-то читают любые книги. Они от силы могут прочитать надпись на баллоне дезодоранта сидя на унитазе.

Ты говорил, что книга «Congo-Донбас» о ситуациях и случаях, а хотел бы ты написать более широкую художественную историю?

Да, конечно. Я сейчас начал работу над большой художественной формой. Надеюсь, что это будет роман. Это довольно сложно, потому что непривычно. Опять-таки: я не литератор и мне откровенно не хватает специальных знаний и умений, но мне хватает упрямства и у меня есть ноутбук с клавиатурой, поэтому я думаю, что справлюсь, а насколько качественно – судить уже не мне.

Как думаешь, насколько «темным» должен быть антагонист, который выстрелил в тяжелораненых?

Я даже не знаю, что ответить. Я на самом деле видел много, но я точно не видел, чтобы украинский солдат пытал пленного, я не видел, что бы украинский солдат убил ребенка. Но тем не менее Степу Чубенко замучили и убили вместе с Рыбаком Владимиром. Тем не менее, эти животные, тут в Харькове, взорвали демонстрацию, где погиб Даня Дидик. А этого в украинских военных я не вижу.

Был случай, когда наши принимали десяток пленных козлов псковских, то им морды хорошо поначистили, но на том и все, только отпи*дили. А дисантура говорила, что когда берут кого то из наших, то на запчасти разбирают.

Я вообще не понимаю мотивов и мировоззрения человека, которому нравиться прийти на чужую землю для того, чтобы убивать. Я не считаю это человеком, это для меня – существо. Насколько темным является такой антагонист – я не знаю и не уверен, что смог бы верно описать такого. Мне более импонируют антагонисты интеллектуальные, умные, с головой, а не быдло, которое ловит кайф от того, что оно убивает людей.

Вот, например в фильме «Мстители: финал» антагонист – Танос. Это круто, он меня впечатлил, особенно в первой части. Но, если бы он просто убивал, он был бы неинтересным, это был бы обычный мультяшка. Вот это – антигерой: умный и опасный. Зачем сравнивать с интеллектуалом тупое быдло? Я на этих уродов насмотрелся: мозгов там ноль, знаний ноль, книг они не читают. И там, с той стороны, об этом знают, что им просто в прикол убивать. Как и этим бандюкам в Конго: пришли в село, убили нескольких мужиков, украли три курицы, оттр*хали все, что можно оттр*хать, — пошли назад в джунгли. Класс, вот это жизнь. Ну на х*р!

Страх должен мобилизовать, а не парализовать.

Ты говорил, что тебе было страшно не в тот момент, когда в твой вертолет с раненными летела ракета, а уже после того, когда ты прибыл в госпиталь. Ты преодолел этот страх?

На самом деле этот страх не преодолен, он никуда не делся. Вообще это феноменальная вещь, я со многими летчиками говорил об этом и слышал тоже самое: страх хоть и природная реакция организма, но он должен мобилизовать, а не парализовать. Этим страхом нужно воспользоваться. И мне многие говорили, что от этого страха они видели дальше и больше, реагировали на секунду раньше. Поэтому, наверное, так происходило и со мной. Я не перестал чувствовать страх и если перестану его чувствовать, то в тот день я уйду из авиации и не буду больше подыматься в воздух. Потому что, если я перестану чувствовать страх, я буду представлять опасность для себя, экипажа, пассажиров и тех, кто находится внизу. Мой страх никуда не делся, просто мы к нему привыкли и научились им пользоваться.

С нажатием кнопки запуска двигателей, я перестаю ощущать страх.

Можно ли договориться со своим страхом? Найти с ним общим язык?

С нажатием кнопки запуска двигателей, я просто перестаю этот страх ощущать, впрочем, как и большинство эмоций вообще. Это странно, и я не за одним собой это знаю и чувствую. Но что б я с ним договариваться или тем более разговаривал – нет. Это что-то из области психофизиологии, или просто психологии. Нет, я не договаривался со страхом и он, конечно, никуда не делся.

Стих – это всегда кристаллизованная эмоция.

Бывает такое, что во время управления вертолетом возникают ли какие-то идеи для книги или стихов?

Пилотирование любого воздушного судна, когда нет нужды в исполнении интенсивных маневров, взлета или посадки, а просто, скажем так, долгий маршрутный полет – это сам по себе процесс медитативный, созерцательный. Ты ж живой человек, управляешь вертолетом, но это не представляет для тебя какой-то сложности на этом этапе. Конечно, и мысли есть и эмоции возникают, но… спокойствие.

Стихи возникают?

Нет, стих – это всегда кристаллизованная эмоция, ощущение момента. С одной стороны, стих – слишком эмоциональный для того, чтобы возникнуть в полете, когда ощущаешь спокойствие. С другой стороны – в те моменты полета, когда ты точно не ощущаешь спокойствие то сосредотачиваться на чем-то другом кроме пилотирования – опасно. Во время посадки или взлета нет времени думать о чем-то еще, а в долгом полете – я слишком спокойный, чтобы думать о стихах.

Поскольку твой отец военный, мне кажется, он в определенной степени повлиял на тебя в выборе профессии. А повлиял ли кто-нибудь из близких тебе людей на решение написать книгу?

Прежде всего – моя семья. Люди, которые меня поддерживают это и дети, и жена, и мама с папой… и мои коты и моя улитка. (Смеется). Шучу, конечно.

Во-вторых – мои друзья вертолетчики. Они подтолкнули меня к написанию книги не словами, а своей службой, работой и полетами. Саму идею написания книги озвучила добрая подруга. Она читала мои посты в Facebook и как-то сказала: «Слушай, почему бы тебе книгу не написать?» Эта была отправная точка, но писать я начал немного позже.

Это война нашего будущего и прошлого, которое пытается вернуть нас.

Если есть война реальная и информационная, как думаешь, есть война культурная?

Если есть культурная экспансия, то есть и культурная война. Ведь то, что происходит сейчас, это не просто военное столкновение двух народов, наций, стран. Сейчас – это война цивилизаций, мировоззрений, эпох. Как бы это пафосно не звучало, но это факт. Это война нашего будущего и прошлого, которое пытается вернуть нас. Поэтому, культурная война существует и происходит прямо сейчас на экранах, страницах, сценах, подиумах, в театрах, и прежде всего в головах.

Книга – это оружие, броня и вакцина.

Ты сказал, что книга – это оружие. Если это так, то книга может убить?

Книга – не только оружие. Книга – это еще броня и вакцина. Поэтому, она скорее направлена на защиту своего читателя, чем на уничтожение противника. Но, поскольку книга – это оружие информационной войны, то результатом будет уничтожение врага. Так, что метафорически книга может убить. И хорошо, если она информационно убьет противника. Ведь основное оружие наступательной информационной войны – это ложь, дезинформация. Основное оружие оборонной информационной войны – правда. Вся ветеранская литература как физический носитель информации и правды – это оружие. Но книга – это еще и защита для будущих поколений, что б они знали, что происходило и не повторяли наших ошибок.

Напомним, что редакция 057 брала интервью у главного декоммунизатора Харькова Вадима Позднякова. Подробнее об этом читайте здесь.